Мария Мокеева
(из публикации в Гранях №249)

Пензанс
Там, где чайка осторожно летает между морем соленой во-
ды и озером пресной, где стоит дом художника, в котором жи-
вет медсестра пензанской больницы, начинается этот английский город.
От каменных утесов и клонимых к земле сильным ветром
деревьев рождается его пространство, и чем дальше на запад
вас понесут ваши плоские стопы, тем ближе вы окажетесь к
серым домам, что стоят послушными рядами, словно надгроб-
ные памятники на протестантском кладбище.
Если раньше вы не думали лишний раз про далекую Вто-
рую мировую, то тут, стоя на высоком холме и оглядывая эти
обитаемые обелиски, вы скорее всего представите, как и я,
немецкие бомбардировки, уничтожавшие десятки таких же
городов-близнецов, состоящих из серых домов и параллельных улиц.
Зеленые холмы с протоптанными дорожками — возможно,
это было последнее, что видели из окна местные жители. То
ли от ветра, то ли от нахлынувших образов из военных филь-
мов заслезились глаза.
Каждый субботний вечер мы — я, тетушка и дядюшка — от-
правляемся в церковь слушать орган, фисгармонию, скрипку
и виолончель. Перед концертом или после мы сидим на ла-
вочке под каменными стенами и едим корнуэльский пирог
с мясом и картофелем. Напротив лавки, обозначая границу
церковного кладбища, стоит дуб: широкий, богатый и мудрый. Воздух двинется — и шепчет что-то, но не тебе, сидящему на лавке, а проливу Ла-Манш или могильной траве.
На полусогнутых спускалась я с горки по Leskinnick
Terrace, когда услышала пение женщины:
— Что бы ни было в начале, утолит он все печали, вот и стало обручальным нам Садовое кольцо…
Нервно оглянувшись, я увидела в начале улицы вывеску
«Sea food cafe», что лишний раз подтверждало: я не в деревне
Ахтырки, и даже не в пределах московской кольцевой. Женщина стояла около прачечной и, подставив лицо солнцу, от души распевала советский хит.
— Здравствуйте! — мое бодрое русское приветствие звонко прозвучало в уставшем от ветра воздухе.
Женщина обернулась и на ее удивленном лице появилась
широкая улыбка Марии Магдалины.
— Привет!
Она подошла к забору.
— Вы тут живете?
— Где тут? — поморщилась. — В прачечной нет, не живу, что ты. На другом конце города живу.
— Здорово, а я в гости сюда приехала.
— Из Москвы?
— Почти. Из Подмосковья.
Она закивала.
— Мне очень жаль, я тороплюсь. Можно, я как-нибудь к вам зайду?
— Давай, конечно, буду рада.
Я помахала ей и двинулась по каменным лабиринтам искать церковь. Легче всего было идти до упора прямо, до большой воды, а потом по набережной дойти до церкви, которая
находилась чуть выше, словно маяк, крепость или наблюдательный пункт.
Ла-Манш, который я про себя называла морем, был спокойным. Но безветренная погода здесь редкость, поэтому изо дня в день мне приходилось таскать повсюду рюкзак, где лежали зонт, куртка и даже шапка, несмотря на то, что был сентябрь, и мы находились недалеко от Гольфстрима.

— Мне кажется, мое поколение избалованно домашним
уютом. Эти чуваки получают громадное удовольствие от покуривания травки в общаге. Такие гордые блаженные рожи, на которых написано: «Мы такие же брутальные, как ребята из девяностых», — говорю я на следующий день Наташе, прачке с высшим образованием.
— Все так делают в юности.
— А потом?
— А потом начинаешь скучать по тем временам, когда тебе
было пятнадцать.
— Когда мне было пятнадцать, пиком моих достижений
было попадание в городской клуб на дискотеку. Я пила пиво с двадцатилетним охранником и тащилась от самой себя.
— Вот-вот. Возможно, это был самый блаженный момент в твоей жизни.
— А у вас что было?
— Цветы от главного редактора, когда была стажеркой в маленькой республиканской газете.
— В пятнадцать?
— Ага. Я еще в школе стала работать. Что ты, меня там так гоняли! Вандерфлит, мой редактор, до слез меня доводил.
А вообще утомительная это профессия, одна суета. То есть тогда с головой уходили в работу, но к какому-то моменту усталость накопилась, — вздохнула.
— А здесь как в санатории.
На следующий день мы ездили к тетушкиным знакомым,
Мерил и Альберту. У Мерил маниакально-депрессивный психоз. От продолжительной болезни у нее выпадают волосы и сильно болит голова, но в хорошие дни она заливается смехом каждую минуту, и даже когда на тебя просто смотрит, кажется, что никто не относится к тебе лучше, чем эта странная
лысыватая женщина.
Их дом стоит на окраине небольшой деревни. После чая
мы пошли гулять по пастбищам. Обходя навозные кучи, забрались на гору, где открывался вид на море.
— Нам непременно нужно дойти до камней! — сказала Мерил, и мы отправились по узкой тропинке сквозь густой кустарник туда, где лежали огромные каменные глыбы, похожие чем-то на Стоунхендж.
Пейзаж открывался — удивительный.
— Такое замечательное место, — говорю я в искреннем порыве. — Мне бы хотелось жить здесь в старости.
— Как приятно слышать! — смеется Мерил. — К тому времени нас с Альбертом не станет, и ты сможешь купить наш дом. Мне будет удобнее лежать под землей, зная, что в моей
комнате спит такая хорошая девушка.
Я не стала строить предположения, что к старости могу
стать крикливой бабой с потными ладонями и толстыми ляжками, и что, возможно, Мерил не понравится такое положение дел, даже если ее положат в гроб в позе эмбриона, а под голову сунут две подушки. А вдруг я буду ходить по дому в грязных ботинках, держать пять кошек и покуривать маковые головки, позволяя Венериным слезам подвергнуться процессу испарения? Особым развлечением могло бы стать посещение соседей в русском национальном костюме.
— Что бы ни было в начале, утолит он все печали, вот и стало обручальным нам Садовое кольцо, — начинаю петь я.
Мерил и Альберт смеются и пытаются повторить. Дядюшка достал бутерброды. Джейн Остин нас бы не оценила: ни одного жениха и красивой шляпки.
На другой день шел сильный дождь. Все сидели дома, а мне хотелось поговорить с Наташей. Остальные говорили со мной о чем угодно, только не о себе самих. В этой стране будто неприлично говорить о своих чувствах, если только это не впечатления от новой постановки «Травиаты».
Я надела непромокаемую куртку и резиновые сапоги, которыми поделилась запасливая тетушка, и пошла вниз по улице к Leskinnick Terrace. Перешагнула низкую калитку, постучала
в дверь. Дождь лил не переставая. Какая-то птица сидела во
дворе под нижними ветками карликовой ели и время от времени отряхивалась, вздрагивая всем телом. Толкнула дверь и вошла в прачечную. Наташа сидела на низком подоконнике и курила, стряхивая пепел в вазочку с надписью «cocaine».
Фарфоровая посудина была расписана под гжель.
— А, моя девочка, здравствуй. Заскучала в этом царстве
Аида? Чаю?
— Давайте.
Прошло часа полтора, прежде чем наш разговор стал за-
медляться и скатываться в междометья. Я подошла к стиральной машине. На ней лежала пачка «Цитрамона». За окном застыл туман, розовый от преждевременного заката…
Потом я заболела. Утро начиналось с холодного пола, по
которому я словно в наказание доходила до стола, включала
лампу и производила нехитрые манипуляции — сворачивала
горло колбе и набирала шприцем лекарство.
Таинственная тишина и комнатная стужа равнодушно
прикасались к телу, а яркий свет показывал его зеркалу во
всем материальном несовершенстве — с синяками, дряблостью на бедрах и волосяной дорожкой от пупка вниз. Рука всегда дрожала. Мне представлялось, что от ее мелких подергиваний шприц в теле тоже ходит из стороны в сторону ходуном и отсюда такая боль.
Я сидела дома, за окном дул ветер и лил дождь, родствен-
ники то приходили, то уходили. Я жила в гостиной, в которой
семья обедала, смотрела телевизор. Там же стоял компьютер.
В комнате были высокие окна, выходящие на узкую ули-
цу. На первом этаже квартировали жильцы — каждому сда-
валось по комнате — это была большая часть доходов дяди и
тети. Кухней пользовались все вместе, в единственном холо-
дильнике у каждого была своя полка.
Когда мы с тетушкой готовили ужин, в одном ритме пе-
реминаясь с ноги на ногу под музыку из радиоприемника,
жильцы шли ужинать в кафе. Посуду мы мыли особенным
образом: набирали в таз воды и, окуная туда тарелку или
чашку, протирали их губкой. Всю посуду нужно было по-
мыть в одном тазу. Потом следовало набрать чистой воды и
ополоснуть все.
Дочь дядюшки, моя кузина Сара, училась в колледже на
первом курсе, и это было единственной темой для наших бесед.
«Ну как дела на учебе?» — спрашивала я. «Отлично!» — Сара
улыбалась и переводила взгляд на стеллаж или на часы.

Наверно, надо пояснить, откуда у меня такая многонацио-
нальная семья. Девять лет назад тетушка вышла замуж и уе-
хала из России. Она познакомилась с будущим супругом, вто-
рым в ее жизни, на форуме, посвященном пешим прогулкам
по старой Европе.
Так, где-то в узких улочках Праги, а, может быть, Вероны
они полюбили друга. С тетей мы отводили душу, говоря на
родном языке, а со всеми остальными, помимо милой Наташи, курящей Marlboro, мне приходилось сосредоточиваться,
как на экзамене.
Иногда с тетей мы ходили в столовую для пенсионеров.
Мы подсаживались к какой-нибудь старушке, которая в оди-
ночестве жевала свой рис, и вежливо спрашивали, как она по-
живает.
Говорила, конечно, в основном тетя, я играла роль заинте-
ресованного слушателя, представителя молодого поколения,
готового внимать мудрости древних. «Ах, дорогие, — говори-
ла одна, — вы такие красивые. Но и я еще ничего! Вчера со-
сед принес мне букет хризантем, которые он вырастил в сво-
ем саду».
Какие развлечения в таком городке? Библиотека с неболь-
шим, запущенным садом, где беспорядочное расположение
растений есть суть всех вещей, ни больше ни меньше. Пляж,
по которому в любую погоду кто-то бродит.
Но вот церковь, прятавшаяся от шквального ветра за не-
сколькими домами, была настоящей агорой, местом, где
встречались вечерами, чтобы послушать небольшой оркестр,
исполняющий Мендельсона или Брамса.
Одевались скромно, но чуть лучше обычного, встречались
с друзьями пораньше, чтобы выпить поблизости кофе или че-
го покрепче, а заплатив несколько фунтов, в полголоса про-
должали беседу, устроившись на деревянных скамьях, поста-
вив ноги на удобную подставку и время от времени перели-
стывая казенный молитвенник, не глядя в книгу.
Некоторые семьи задерживались после концерта и, как
мы, сидели на прицерковном кладбище с поздним скромным
ужином в бумажном пакете.
Когда я оправилась от болезни и смогла выбраться, я
встретила в церкви Наташу. Она была со своим мужем.
Думаю, мало у нас — я имею в виду, в нашей стране — та-
ких мужчин: покладистых, тихих, безгранично спокойных и
без навязчивых идей. Он был похож на рыбу, которая плы-
вет и плывет, получая удовольствие от одного только равно-
мерного движения своих плавников. Наташа, такая уверен-
ная в себе, имеющая ответы на все вопросы, немного резкая и
с трудом предсказуемая, отлично ладила с таким мужчиной.
Он соглашался со всеми ее решениями и занимался исполне-
нием утвержденных планов так, чтобы все вышло как можно
лучше, быстрее и дешевле.
Они жили в таком же доме, как мои дядя и тетя, сдавали
комнаты на нижнем этаже двум разведенным мужчинам, и
были вполне довольны.
— Здравствуйте, юная леди, много о вас слышал, — сказал
Наташин муж, — как вам концерт?
— Добрый вечер! Я думаю, он был очень хорош, но мне
жаль, что не было органа, — ответила я, научившись за многие
дни искусству бессодержательного разговора.
— Говорят, органист повредил ногу, когда ловил рыбу, —
улыбнулся он.
Наташа засмеялась и погладила его по руке. Потом обра-
тилась ко мне по-русски:
— Давай завтра погуляем, покажу тебе отличное место.
В шесть вечера у книжного магазина Дэвида, идет?
— Идет!
Магазин Дэвида — книжная лавка одной семейной па-
ры на центральной улице. У продавщицы, работавшей там
по средам, четвергам и пятницам, невероятно яркие синие
волосы. Недавно я выяснила, что она любит Булгакова и
Толстого. Даже начинала учить русский язык, но быстро
сдалась.
— Вам не скучно с таким мужем?
— Раньше было бы скучно, а сейчас — то, что доктор прописал, — ответила Наташа.

Мы дошли до конца мостовой и ступили на протоптанную
дорожку. Слева — дома, но не такие, как в самом городе, а по-
хожие на подмосковные дачи — деревянные, с большими ого-
родами. Их совсем немного, очень скоро по левую руку от нас
будет только земля с непыльной травой, да небо, справа — об-
рыв, узкая песчаная полоса и море.
— А у тебя есть друг? Двадцать лет — самое время для пер-
вой любви.
— Есть. Пишу ему письма отсюда раз в неделю. Через день
шлю открытки.
— А не слишком? Лучше пиши письма подружке, пусть па-
рень соскучится.
— А с кем вы тут общаетесь, кроме мужа?
— Ну, с подружками в интернете. С друзьями мужа. Они
иногда приходят на ужин, распивают с нами бутылку вина,
не засиживаясь, и в то же время, знаешь, не торопясь никуда,
уходят ровно тогда, когда нужно. Удивительная английская
вежливость. Иногда думаешь, правда ли они так ко всем хоро-
шо относятся? Или это какое-то лицемерие?
Через минуту снова заговорила:
— Есть тут несколько русских женщин — твоя тетя, с ней я
не знакома, и Вероника. Но Вероника очень суетливая и любо-
пытная для того, чтобы с ней часто видеться без вреда для мозга.
Наташа достала сигареты. Мы спустились к воде и шли
вдоль моря. Галька постепенно перешла в череду больших
камней, блестящих, отполированных волнами. Солнце сади-
лось, начался прилив. Вода холодная.
— И что ты пишешь ему в письмах? — спросила Наташа,
выдыхая дым.
Вода тоскливо накатывалась на берег.
— Смотри, Барбос.
Черная собака выбежала откуда-то сзади и побежала впе-
реди, играя с водой. Она то напрыгивала на волны, то убегала
от них как можно дальше.
— А когда ты уезжаешь?
— Послезавтра. Завтра вещи буду собирать.
— На самолетах не боишься летать?
— Совсем не боюсь. Одна беда, правда, не могу там спать.
А как бы все упростилось — сел, заснул, очнулся…
— Гипс!
— Да, — улыбаюсь. — Скучаете по советским фильмам?
Я помню, вы и песню тогда из кино пели.
Наташа опустила голову.
— Конечно… здесь их не посмотришь. А скачивать страш-
но — накажут.
— Да ладно! Откуда кто-нибудь узнает?
— Что ты! Узнают, — сказала Наташа и, как мне показалось,
даже отошла от меня подальше. — Здесь узнают. Вычислят.
Она остановилась.
— Слушай, я не помню, где тут следующий подъем.
— Мы же гуляем, какая разница?
— Вода где-то минут за сорок — за час дойдет до обрыва.
И чего делать будем? Барахтаться?
Мы ускорили шаг. Потом побежали. Вдруг услышали, как
заскулила собака. Все это время она бежала впереди нас, ве-
село прыгала по скользким камням, воспринимая морскую
угрозу как приключение. Но вода сбила ее с ног. Собака уда-
рилась о камень, и следующая волна накрыла ее с головой. Ве-
тер набрасывался на сушу все яростнее, вода нехотя станови-
лась его союзником. Собака вынырнула, но тут же ее накры-
ла следующая волна.
Мы побежали. Я была словно обута в грелки. Ветер стал
дуть без передыху. Наташа бежала впереди, не знаю, откуда у
нее было столько сил.
Наконец мы добрались до лестницы. Поднявшись наверх,
сели на скамейку, поставленную в память о ком-то — на ней
была табличка, на спинке вырезан узор. Наташа, тяжело ды-
ша, облокотилась, вытянула ноги.
— Вот тебе приключение под конец путешествия. Напиши
об этом другу.
— Хочу последнее отправить из Лондона.
— Лондон… семь часов аля-улю.
Ветер немного стих. Стало слышно, как вода бьется о кам-
ни. Позади послышался какой-то шорох, но от усталости и пе-
режитого волнения мы даже не повернули головы. Боковым
зрением я увидела мужчину. Он шел вдоль обрыва, оглядыва-
ясь. Наташа тоже стала смотреть в его сторону.
— Приятно смотреть на людей, которые просто гуляют.
Они получают удовольствие от таких простых, естественных
вещей… это будто делает их лучше.
Мужчина снова оглянулся и спрыгнул с обрыва вниз, на
камни, еле скрытые под прибывающей водой. Он лежал на
них, а солнце накалялось, пока не стало бордовым и не окра-
сило небо в красный, золотой и сиреневый.
Мы услышали хриплый лай. Наша собака подплыла к са-
моубийце и начала облизывать его лицо. Вызвали скорую.
В Лондоне я долго искала почтовое отделение. Здесь не
так уютно, как на пензанской почте… времени больше нет, я
сейчас заклею конверт.
До встречи в Москве, дорогой, обнимаю, скоро увидимся.